Из земли торчали глыбы. Мрак различил странные знаки, еще не стертые дождями. Глыбы, изъеденные временем, смотрели вслед угрожающе. На некоторых сидели совы, желтые глаза неотрывно следили за проезжающими всадниками. Доносились странные заунывные звуки.

Внезапно налетел ветер. На конях вздыбил гривы, люди ухватились за шапки, а на зловещий свист ветра из холма ответили странные заунывные голоса. Сперва тихие, потом путники различили отдаленный хохот, детский плач, женские стоны, крики караемых. Луна скрылась за темное облако, а в наступившей тьме за камнями задвигались неясные, но зловещие тени. К людям потянулись крючковатые лапы.

Мелькнули и стали приближаться желтые огоньки. То ли волчьи глаза, то ли блуждающие огоньки, что сбивают путников с пути, уводят в пропасти, в болота, ловчие ямы. Донесся низкий глухой звук, словно в ночи лопнула гигантская тетива, а следом освобожденно зашуршали лапы огромного зверя. Люди вздрогнули, прогремел рык, за ним прозвучал низкий тоскливый вой, в котором было мало звериного, словно выла сама ночь, вырвавшаяся из преисподней.

– Навьи, – сказал кто-то.

Следом за спиной Мрака раздался самодовольный голос Ховраха:

– Дурень ты. Какие же это навьи? Навьи только клювом щелкают.

– Гм… А что ж там окромя мертвяков?

– Нежить, – объяснил Ховрах поблажливо. – Ни себе, ни людям. Их закопали без крады, вот и пакостят, злобятся на всех.

– Да уж, – пробормотал третий голос, явно молодого воина, – но как же краду, если в живых остается двое-трое, а все поле усеяно трупами? Надо бы как-то снисхождение иметь…

– Да боги рази понимают? Им свое отдай. А как – не их дело. И слушать не хотят про временные трудности.

К досаде Мрака и тихой радости остальных, луна наконец уползла за тучу. А та нагло разрасталась, глотая звезды, и надежды, что луна выберется до утра, не осталось. А в полной тьме ехать – себе на погибель.

Костер сделали скудный, во тьме собирать ветки трудно, наскоро поужинали и тут же улеглись, обошлись даже без обычных ленивых разговоров у костра.

На рассвете, когда люди поднимались, продрогшие от утреннего холода, Мрак обратил внимание на очень серьезный вид Ховраха. Был тот задумчив, а когда все выехали на дорогу, объяснил торжественно:

– Было мне видение… Поднялась из глубин земли огромная фигура в белом. Седые волосы лежат на плечах, глаза блещут как звезды, а на челе его высоком печать великой мудрости и знания. Посмотрел так скорбно на меня и рек: «Ховрах, ты едешь в логово зверя. Там все смердит, как в норе хорька… Смотри же, сукин сын, не осрами! Надери ему задницу».

– Так и сказал? – спросил Любоцвет недоверчиво.

– Слово в слово, – поклялся Ховрах. – Это ж наш воинский бог! Он и говорит по-мужски.

Холодное осеннее солнце зябко поднялось из-за края темной земли. Маленькое, съежившееся, оно сонно смотрело на мир, который уже заждался прихода зимы с ее метелями и толстым покрывалом снега.

Кречет завел долгий спор с Гонтой о кордоне между Куявией и Артанией, он знал много, но Гонта теперь сам держал свою дружину на кордоне, сталкивался с артанцами и в схватках, и в торге, знал их доводы, потому возражал умело, рассказывал и то, чего Кречету и не снилось. Привлеченные громкими голосами, к ним подъехали Любоцвет и Ховрах. У Любоцвета уши вытянулись от любопытства, глаза горели возбуждением. За прошлый день и ночь он так много узнал!

А Ховрах пожал плечами:

– Все говорят, что раздоры начались из-за земель Гога. Так и в старых хрониках записано. И волхвы тому учат детишек… Но я-то жил в детинце, знаю правду.

Любоцвет подпрыгнул, едва не упал с коня. Голос сорвался на писк:

– Расскажи! Ой, расскажи…

– Да что рассказывать, – Ховрах опечаленно махнул рукой. – На самом деле все войны начинаются из-за баб. Жена тцаря Остапа тронулась на волховстве, все секрет вечной жизни искала… Тут стакнулась с Тарасом, братом Остапа. Тот тоже больше проводил времени с волхвами, чем в благородной охоте, травле зайцев или правлении тцарством. Люди начали шушукаться, а Остап вообразил, что жена ему изменяет… Однажды застал ее в башенке, где они голова к голове с Тарасом разбирали тайные значки на медных пластинках. Сдуру почудилось невесть что. Он ее разрубил мечом, а потом и на брата кинулся. Тарас едва унес ноги. Тут и началась вражда…

Любоцвет слушал с раскрытым ртом. Спросил, едва дыша:

– А Славия почему ввязалась?

– А тцар Славии Панас был добр и слаб. То одного жалко, то другого. Помогал тому, кто в этот момент кидался за помощью.

В глазах Любоцвета заблестела влага от великого сочувствия.

– Так вот из-за чего… Бедная женщина!

Лицо Ховраха омрачилось.

– И совершенно невинно пострадавшая.

– Да, – вздохнул Любоцвет.

– Уж мне-то известно, – сказал Ховрах с мрачной гордостью, – мне лучше всех известно, что с Тарасом они только разбирали тайные значки.

– Откуда известно? – спросил Любоцвет почти шепотом.

Кречет и Гонта вытянули шеи. Подъехали и другие воины, все прислушивались, толкали друг друга локтями.

– Потому что ее сердце принадлежало другому, – ответил Ховрах значительно. – Потому что душой и телом была с другим! Не с мужем, конечно… Как и ее сестра, жена Додона, ныне запертая в высокой башне.

Он пнул коня в бока и поехал вперед. Там одиноко маячил Мрак на большом черном коне. Любоцвет смотрел вслед, раскрыв рот. Во взгляде юного богатыря было великое почтение.

Воины ехали с сумрачными лицами. Все знали, что едут на верную смерть, но взгляд у каждого был тверд, а руки на поводьях не дрожали. Мало кто переговаривался, каждый больше думал о своем, вспоминал близких, перебирал прожитую жизнь.

Ховрах обогнал всех, конь под ним шел весело, а сам Ховрах внезапно заорал удалую песню. Он подскакивал на спине терпеливого коня, как мешок с овсом, вид у него был веселый и беспечный. А песня была о будущем пире, где вина потекут не реки, а разольется море, жрать станут только на злате, на сребре пусть собаки едять, все будут топтать ковры, лапать толстых девок…

Гонта долго крепился, наконец кивнул Мраку:

– Поет!

– Поет, – согласился Мрак.

Гонта хмуро буркнул:

– И ты ничего не хочешь ему сказать?

– О том, что нас ждет?

– Да.

– А ему все равно. Он радуется каждому мигу жизни. А звону мечей тоже обрадуется как старой доброй драке.

– После драки можно проспаться, а после пира, что нас ждет, проснешься уже под лапой Ящера. Стоит ли ему класть голову?

– Думаешь, Додон его не пощадит?

Гонта оскорбился:

– Вроде не знаешь нашего тцаря!

Мрак долго смотрел в спину Ховраха. Тот без нужды горячил коня, сворачивал с дороги, срывал на скаку верхушки промерзшей за ночь травы, нюхал, с гнусным хохотом разбрасывал, передразнивая величавых волхвов.

– Ладно, – сказал Мрак наконец. – Мы отъехали уже далеко. Скоро и стены Куявии… Отправь его обратно.

– Не поедет.

– Придумай!

Гонта хлопнул себя по лбу, догнал Ховраха, возопил отчаянным голосом:

– Совсем забыл!.. Я должен отдать Медее важный наказ. Ховрах, будь другом. Скачи к ней, я черкну пару слов. Это очень важно!

Он вытащил из сумки сверток тонко выделанной телячьей кожи. Мрак с хмурым любопытством смотрел на непонятные значки. Гонта щедро рассыпал их по листу, свернул в трубочку, перевязал шелковым шнурком и залепил воском, что разогрел в ладони. Ховрах с неодобрением смотрел, как Гонта для верности приложил перстень с печатью. Конечно, читать он не умеет, как и Мрак, но по дороге мог бы показать волхву…

– Это очень важно, – повторил Гонта настойчиво. – Скачи обратно! А мы будем ждать тебя здесь.

– Нет, – поправил Мрак, – впереди по дороге неплохая корчма. Там на постоялом дворе отдохнем, заночуем. И подождем.

Ховрах переводил ошалелый взор с одного на другого, наконец с великой неохотой принял свиток. На лице была горькая обида. Из-за корчмы, подумал Мрак насмешливо. Все-таки впервые за стол сядут раньше его.